Вначале, в течение тех первых нескольких месяцев, мой сын все еще принадлежал мне, как если бы он все еще был внутри меня. Для него я была всем: тем, от кого он зависел, тем, кто был биологически спроектирован для удовлетворения его потребностей. Он поворачивал голову к звуку моего голоса, когда кто-то другой держал его. Только я могла сказать, что ему нужно, исходя из его крика. Он смотрел на меня своими круглыми изумленными глазами, спал на моей груди, прижав голову к подбородку. В течение тех первых нескольких месяцев я была всем его существованием, а он — моим.

Поздно вечером, я помню, что было поздно, потому что Оуэн, мой маленький сын, все еще не спал в 10 часов вечера — я оставила его с мужем, чтобы пойти наверх и переодеться в пижаму. Когда я открыла дверь, чтобы выйти из комнаты, там стоял Энди, мой муж, а Оуэн был у него в эрго-рюкзаке, макушка его крошечной темной головы была хорошо видна на груди Энди. Лицо сына было красным от крика. Энди неловко подпрыгивал, пытаясь успокоить нашего обиженного ребенка.

«Я делаю это неправильно?» — спросил он с отчаянным взглядом.

«Попробуй больше сгибать колени», — сказала я, демонстрируя правильный ритм и скорость, которые успокаивали малыша. Он попробовал снова, и Оуэн стал тише.

Когда Энди медленно пошел вниз, я улыбнулась про себя, стараясь не чувствовать себя самодовольной. Никто никогда не учил меня, как это делать. Это материнское знание всегда было там, где-то в моей голове или сердце или скрыто в мышечной памяти моих рук и ног, и мне это нравилось.

Читай также: Мужчины в декрете: как это происходит в разных странах

Меня не беспокоило, когда люди комментировали, как Оуэн похож на Энди, хотя это было абсолютно противоположно тому, что я ожидала. Когда я увидела снимок на УЗИ, первое, что я заметила, было то, насколько похож профиль сына на мой профиль. Я могла сказать, что у него были мои круглые щеки, тот же нос-пуговкой. Когда доктор поднял его над хирургической занавеской, чтобы я впервые увидела его, у него даже были мои темные волосы. Однако после начального этапа, когда его черты начали проявляться через сморщенную хрупкость новорожденного, всем стало ясно, что он вылитая копия своего отца. Его волосы осветлились до пшеничного цвета и превратились в копию Энди; у него был длинный торс и ротик, как у Энди, и все считали своим долгом сообщить мне об этом. Я всегда улыбалась и шутила о несправедливости того, что женщина носит малыша 9 месяцев, рожает в муках, а потом ребенок похож на папу. Но меня это не особо беспокоило. Он мог бы быть похож на своего папу, но я точно знаю, что он был моим ребенком.

Но, со временем, когда Оуэн переставал быть не младенцем, и превратился в крепкого малыша, он не хотел прижиматься ко мне, не оставался на месте достаточно долго, чтобы я могла дышать им. У него были твердые мнения обо всем, от того, какую обувь он хотел носить, какую еду он хотел съесть, у него были любимые книги, любимые песни и любимые пижамы.

И любимый родитель.

Как только он понял, что он был своей собственной личностью, отдельной от меня, и что он мог иметь предпочтения и делать выбор, его выбор был ясен: папа.

Впервые я заметила это, когда утром в выходные зашла в его комнату, чтобы вытащить его из кроватки. Я вернулась к преподаванию на полную ставку в течение нескольких месяцев, и Энди занимался сыном по будням, одевал и кормил его, отводил к няне, а потом сам шел на работу. Прежде чем вернуться к полному графику занятий, я любила проводить каждое утро с Оуэном, видя его улыбку, как только он проснулся. Затем, однажды субботним утром, я пошла в его комнату, чтобы забрать его, и его ответ не был тем, что я ожидала. Он сказал: «Где папа?»

Следующий выходной был таким же: «Привет, большой мальчик, — сказала я. —Хорошо ли спалось?»

«Папа!»

«Где мой сын?» — Я улыбнулась, открывая его шторы.

«Папа!»

«Ой… доброе утро», — пела я.

«Папа!»

Однажды мы с мужем вошли в комнату, я подошла к одному концу кроватки малыша, а Энди — к другому, и Оуэн, бросив на меня один взгляд, буквально подбежал к отцу, качая головой и говоря: «Нет… нет …»

Когда мы втроем играли вместе, Оуэн действительно играл с Энди, и я просто была другим присутствующим человеком. Он выбирал колени Энди, чтобы послушать книгу, смотрел на него для разрешения, когда собирался стучать по шкафам, хотел, чтобы он был тем, кто катит мяч по комнате. Когда по воскресеньям мы забирали его из детской в ​​церкви, он был рад только Энди. Я просто была рядом. Я была изгоем, требующим, чтобы собственный ребенок любил его.

Вскоре после того, как Оуэну исполнилось два года, я отправилась в 10-дневную поездку во Флориду по работе, и каждый из этих 10 дней я представляла себе нашу встречу. Мой обратный рейс должен был прибыть с достаточным запасом времени, чтобы я смола забрать сына у няни. Я представляла это так... Он не будет ждать меня. Он будет сидеть в своем стульчике, есть полдник, он улыбнется и скажет «мама» медленным, ласковым голосом, он потянется ко мне обеими руками. Я подхвачу его и обниму.

Читай также: Пожалуйста, перестаньте хвалить моего мужа!

Когда я постучала в дверь дома няни, то услышала, как она идет по коридору, и веселые маленькие шаги малыша следуют за ней. «Как ты думаешь, кто это?» — спросила она, пытаясь вызвать удивление, которое она ожидала. Она открыла дверь, и Оуэн посмотрел на меня, на мгновение удивленно остановился, затем сказал «Нет», и пошел дальше по коридору.

Мне удалось продержаться до момента, пока я снова сяду в машину, а Оуэн был надежно пристегнут к своему месту, прежде чем я заплакала.

Я молилась. Я сдерживала слезы. Я делала нечестные, пассивно-агрессивные комментарии Энди. Я потеряла уверенность в себе, которая, есди честно, итак была не очень. Я спросила себя: ЧТО Я ДЕЛАЮ НЕПРАВИЛЬНО?

Я начала наблюдать за Энди, пока они играли, тайком ища ключик к любви Оуэна. Я заметила, что у Энди был такой творческий, легкий способ создавать вещи, о которых я никогда бы и не подумала. Вместо того, чтобы просто складывать кубики, он использовал их, чтобы проложить дорогу для грузовиков Оуэна. Вместо того, чтобы преследовать Оуэна по гостиной, как я, он превратил игру в прятки. Может быть, это был «учитель во мне» или моя нездоровая любовь к «порядку», но я всегда следовала правилам — блоки были для изготовления башен, мелки были для рисования на бумаге, книги для чтения постранично. Энди, я обнаружила, умел делать обычные вещи захватывающими, и это так любил Оуэн.

Я пыталась стать такой, как его папа: пыталась придумать новые способы делать те же игры, пыталась делать глупости. Ему нравилось, когда я бросала мяч в воздух и позволяла ему ударить меня по голове, но большинство моих усилий приводило к незначительному смеху или же на них вовсе не обращалось внимания. Думаю, даже в два года Оуэн знал, что я слишком стараюсь.

И тогда я позвонила своей маме.

«Я не такая веселая, как Энди, и меня все это волнует!» — вопила я, проезжая через на красный свет по дороге на работу. Затем я озвучила мой самый настоящий страх: «Что, если он совсем не любит меня?»

«Ему было бы намного хуже, если бы вы оба были как Энди или вы оба были как ты, — объяснила мама. — Ему нужен Энди, и он нуждается в тебе. Ему нужны оба типа родителей». Это было как разрешение прекратить пытаться быть тем, кем я не являюсь.

Да, это имеет смысл, но все равно причиняет мне боль. Иногда мне кажется, что я попадаю в ад. И это несправедливо. Но угадайте, что еще более обидно и несправедливо? Беременность. Роды. Девять месяцев тошноты, отказа от кофе, воспаленных суставов и болей в грудной клетке. Шестнадцать часов схваток, на закрытой шейке матки перед моей эпидуральной анестезией, после чего было кесарево сечение. Но я бы сделала это снова, сто раз, чтобы взамен получить моего сына.

Матери и их материнские сердца разбиты снова и снова. Разбитые сердца и разбитые тела — вот цена материнской любви и радости.

Источник: https://www.scarymommy.com/author/stacey-hohman-mcclain/

Перевод: Урусова Анна для Твой Малыш